6

Молчун уже долго странствовал по Нубии, побывав на многих золотых рудниках, других копях и каменоломнях и посетив немало святилищ, воздвигнутых Рамсесом Великим. Побывал он и в двух великих храмах в Абу-Симбеле, в которых почитали Рамсеса и его любимую супругу Нефертари, ушедшую так рано. Жил Молчун в оазисе, но целыми неделями блуждал по пустыне один, не страшась диких зверей.

Казалось бы, Молчуну, как наследнику династии мастеров Места Истины, предначертана судьба ваятеля, творящего статуи божеств, сановников, знатных людей и мастеров братства, дабы не обветшало и не прервалось предание, восходящее к временам великих пирамид. [2] Входя во все более почтенные лета, он обретал бы все больше даруемых ему — или налагаемых на него? — полномочий, в то же время делясь мудростью со своим преемником.

Но было одно не упомянутое до сих пор обстоятельство: требовалось «внять зову». Мало родиться от отца-мастера, мало быть хорошим ремесленником: чтобы перед тобой распахнулись врата братства, ты должен услышать некий зов. Все мастера Места Истины именовались «внявшими зову». [3] И каждый знал, что речь идет о чем-то неизреченном, о чем-то таком, для чего в языке людей нет имени.

Молодой человек знал, что, лишь в действительности услыхав зов, он сможет надеяться на ответную любовь своего ремесла. Притворством здесь ничего не добьешься. Он вообще не умел ни врать, ни обманываться: только вот этот обязательный зов ему никак не удавалось услыхать. За то, что с его губ редко срывались слова, его прозвали Молчуном — и по иронии судьбы сама душа его оказалась погруженной в полнейшее безмолвие.

Отец и верховные руководители братства решили, что Молчуну остается только одно: он должен постранствовать по внешнему миру и, если богам будет угодно, он наконец, сподобится услышать зов.

Но молодому человеку очень не хотелось жить вдали от Места Истины, от места, не похожего ни на одно другое, селения, в котором он родился и вырос, воспитываясь в строгости, на которую, впрочем, он нимало не обижался. Возвращаться было нельзя, и Молчун страдал от тоски: вот и еще один день пропал без толку, и ничего, кроме блуждания призрачной тенью.

Была надежда на Нубию, на величественные зрелища, которыми так богата эта страна: вот еще один день странствий — и что-то сдвинется в душе, а впечатления сложатся в стройную картину, и он сумеет услыхать столь необходимый ему таинственный зов. Но ничего не менялось, и он оставался лишь бродягой, который невесть зачем слоняется вдали от родных мест, переходя от одной маловажной мастерской к другой, совсем уж незначительной, и безо всякой пользы хватаясь то за одну, то за другую безделицу.

Он думал еще, что в Нубии выветрится память и о Месте Истины, и о почитаемых им учителях; но как ни старался он позабыть родину, воспоминания о ней по-прежнему тревожили, нет, непрестанно терзали его душу. С тем он и вернулся в Фивы, где поспешил устроиться в строительную артель, подрядившуюся возводить дома близ Карнакского храма.

Владельцу этой артели перевалило за полвека. Он хромал после неудачного падения с высокой кровли. Овдовев, хозяин воспитывал единственную дочь и терпеть не мог болтунов и зазнаек. Потому сдержанность замкнутого Молчуна пробудила во вдовом отце некоторые надежды. Никак себя не выпячивая, тихий парень показывал достойный пример для подражания своим товарищам. Но тем он не особенно приглянулся: уж очень совестливый, да еще сверх меры работящий — и до того правильный, что даже скучно — скулы сводит. Довольно было уже того, что он оказывался рядом — и все изъяны и пороки его соработников становились заметнее и выпуклее, словно высвечиваемые ярким лучом дневного света.

Если бы не новый рабочий, вряд ли артель сумела бы закончить дом в два этажа за месяц до намеченного срока. Заказчик лучился довольством и не только не скупился на похвалы хозяину артели, но и посулил ему предоставить заказ еще на два дома.

Товарищи ушли по своим делам, а Молчун остался чистить инструмент и другую строительную утварь по привычке, которую он перенял у одного ваятеля, еще в Месте Истины.

— Пива кувшин мне должны скоро привезти. Свежего, — обратился к нему хозяин. — Как насчет кружечки в моей компании?

— Не хотел бы ввергать вас в расход.

— Не бойся, не разорюсь.

Хозяин и работник уселись на циновке в бараке, в котором строители укрывались от зноя пополудни, во время длительного перерыва на отдых.

— Ты не такой, как все, Молчун. Откуда ты родом?

— Из мест неподалеку.

— А родня у тебя есть?

— Кое-какая.

— Не хочешь — не говори, кто ж тебя заставит… А сколько тебе лет?

— Двадцать шесть.

— Самое время остепениться, осесть. Ты про это не думал? В людях я кое-что понимаю. Вот ты и работаешь без устали, и не упускаешь случая научиться чему-то новому. И еще: ты любишь свое дело, а на это мало кто способен. Из-за работы ты даже про все остальное забываешь. А вот это не очень-то умно… Надо позаботиться о будущем. Я старею, кости болят и суставы тоже, и спину ломит, еле ноги волочу. Пока ты не нанялся ко мне, я искал помощника, который бы мало-помалу брал на себя мои заботы по строительству. Но, знаешь, хорошего заместителя еще поискать: он и работником хорошим должен быть, и человеком надежным. Кому попало такое дело не доверишь. Что, если ты станешь у меня помощником?

— Нет, хозяин, начальником родиться надо. Не гожусь я.

— Ты не прав, Молчун. Из тебя славный распорядитель получится. Уж я-то вижу. Ну, ладно, надоедать тебе не буду… Но ты… подумай хотя бы насчет моего предложения.

Молчун покачал головой.

— И еще у меня к тебе маленькая просьба. Дочка моя теперь в саду, отсюда час ходу, это на берегу Нила. Ей горшки нужны, ну, такие — рассаду высаживать. Может, навьючишь осла и отвезешь ей эти посудины?

— Конечно.

— Не даром, понятное дело.

— Выезжать прямо сейчас?

— Если ты не против… Имя моей дочери — Ясна. [4]

Хозяин подробно описал дорогу, так что плутать Молчуну вряд ли придется.

Осел двинулся медленной уверенной поступью. Молчун проверил, равномерно ли распределен груз по обе стороны ослиного хребта, и, убедившись, что ноша ослу под силу, зашагал рядом. Сначала были переулки, потом началась проселочная дорога, вившаяся вдоль череды белых домиков, перемежавшихся огородами.

С севера подул приятный ветерок, предвещая наступление мирного вечера. В домах соберутся все домочадцы, кто-то всей семьей отправится в гости к соседям, чтобы потолковать о том, что произошло днем, и обсудить все до мельчайших подробностей. Или послушают какого-нибудь сказителя и будут смеяться или ужасаться его байкам и сплетням.

Молчун вспомнил о предложении хозяина, на которое он уже ответил отказом. На этом свете есть только одно место, где он хотел бы осесть и — как это сказал хозяин? — остепениться. Только вот этот треклятый зов услыхать надо. Через несколько недель он уже будет далеко отсюда. Он двинется на север и там продолжит свою кочевую жизнь.

Порой у него возникало искушение солгать. То есть кинуться со всех ног в селение, объявить, что зов наконец, услышан, и врата братства распахнутся перед ним. Но селение не зря называется Местом Истины… Над ним царствует Маат, и установления богини — хлеб насущный, изо дня в день питающий сердца и умы, а ловкачи всегда бывают разоблачены. «Ты должен ненавидеть обман, и ничто не может оправдать обман, ибо обман разрушает слово, — вот как его учили. — Ибо сие отвратительно Богу. Встал обман на пути, и потеряно направление, и путешествие невозможно, а цель — недостижима. Отправляющийся в море с обманом не пристанет к берегу, его корабль не придет в гавань».

Ну нет, Молчун никаких сделок не заключал и в соглашения не ввязывался. Пусть он и не смог вернуться в Место Истины, он не изменил своему долгу, был верен принятым на себя обязательствам. Утешение слабое, это да, но он хотя бы уцелел.