Сильное течение будоражило воды Нила, синие, как небо. Скатиться с крутого берега, нырнуть — и не выплыть, даже не пытаясь вынырнуть, чтобы с благодарностью принять в награду скорую смерть на дне. И забыть о существовании, лишенном всякой надежды… Вот единственный зов, который смог услышать Молчун. И лишь одно мешало ему принести себя в жертву Нилу: ему доверили дело, а он всегда достойно справлялся с любыми поручениями. Вот когда и с этой работой будет покончено, то на обратном пути можно будет освободиться от всех уз и воспользоваться великодушием могучей реки, которая перенесет его душу в потусторонний мир.

Осел сошел с проезжей дороги, свернул влево и уверенно направился к саду, укрытому за стенами. Должно быть, четвероногое не впервые следовало по этому маршруту, коль дорога так прочно запечатлелась в ослиной памяти.

В благодатной тени деревьев — гранатового, рожкового и еще какого-то дерева, которое было Молчуну незнакомо, — цвели васильки, нарциссы и ноготки. Но что красота цветов перед несравненной красотой юной женщины в белом одеянии?.. Чистом, безупречном, непорочном… Встав на колени, она высаживала рассаду.

Тесьма на белокурых волосах не мешала их свободе, и вьющиеся локоны падали на плечи девушки. Профиль своим совершенством заставил Молчуна вспомнить о Хатхор: в Месте Истины у него на глазах один мастер творил изваяние этой богини. А стан красавицы был гибок, как ствол стройной пальмы на ветру.

Под чавканье осла, с хрустом жевавшего чертополох, Молчун, словно бы наблюдая за собой со стороны, думал, что еще мгновение — и он лишится чувств, потеряет сознание, упадет в обморок, умрет, лишь только незнакомка обернется и взглянет на него голубыми, как летнее небо, глазами.

7

— Осел, кажется, знакомый, — улыбаясь произнесла она, — а вот вы… вас я в первый раз вижу.

— Я… я привез глиняные сосуды. Меня ваш отец попросил.

Молчун был видным мужчиной: стройное, хорошо сложенное тело… Но вот прическа слегка подкачала. Хотя… Каштановая шевелюра оставляла открытым широкий лоб над серо-зелеными глазами, благодаря которым лицо, одновременно и открытое, и серьезное, выглядело живее.

— Благодарю вас за труды, но вы… вы, похоже, чем-то озабочены.

Молодой человек кинулся к ослу, продолжавшему свое пиршество, и поспешно стал вынимать глиняную посуду из плетеных корзин.

Никогда не достанет ему смелости взглянуть на нее еще раз. Что за чары даруют женщине такую красоту? Ее черты так чисты, загорелая кожа такая гладкая, загар такой ровный, руки и ноги так гибки и стройны, а свет, исходящий от всего ее существа, столь ослепителен, что весь ее облик превращается в сновидение, в колдовской сон, в пьянящее марево… А подобные грезы вечно не длятся. Если он до нее дотронется, она исчезнет.

— Все ли цело? — спросила она.

И голос, он тоже волшебный! Исполненный свежести ароматных плодов, сладостный, благозвучный, как самая приятная музыка… Но слышна в этих звуках и твердость, и влаги прохлада… журчание воды животворной. Из чистейшего источника.

— Надеюсь…

— Вам помочь?

— Нет, что вы… Я сам вам все отнесу.

Когда Молчун переступил через порог садовой калитки, раздался лай и откуда-то выскочил огромный черный пес. Собака, встав на задние лапы, положила передние незнакомцу на плечи, а потом уверенно и даже истово лизнула его в глаза и уши.

Руки у Молчуна были заняты, и потому он почел за лучшее не шевелиться.

— Вот это да! — удивленно и даже с каким-то восхищением сказала Ясна. — Черныш вас принял. Знаете, он вообще-то недоверчивый. И такой бдительный, что даже давних знакомых не часто к себе подпускает.

— Приятно слышать.

— А как ваше имя?

— Молчун.

— Какое необычное…

— Ничего особенного в истории его появления нет.

— Но все равно расскажите. Мне интересно.

— Боюсь нагнать на вас скуку.

— Пойдемте дальше в сад.

Черныш соизволил наконец, опуститься на землю и встать на все четыре лапы, и Молчун смог последовать за юной женщиной. Вытянув заостренную морду с могучими челюстями, виляя длинным закрученным хвостом и быстро мигая светло-карими глазками, пес, поблескивающий короткой шелковистой шерсткой, затрусил рядом со своей хозяйкой.

— С ним, — сказала Ясна, — мне совсем не страшно. Ничего не боюсь, если он неподалеку. Он и быстрый, и очень смелый.

Молчун опустился на корточки перед цветами, лепестки которых оттенком своим напоминали золото.

— Никогда не видал ничего подобного, — признался он.

— Это хризантемы, и они не только милы и радуют взоры. Эти великолепные цветы еще и очень полезны, потому что из них получают снадобья, помогающие при воспалениях, разгоняющие кровь и смягчающие боль в пояснице.

— Вы целительница?

— Пока нет, но у меня была возможность кое-чему научиться у Нефрет — а это целительница славная и необычайная. Она после кончины моей матери заботилась обо мне, хотя у нее хватало своих дел, и очень ответственных. Перед тем как Нефрет перебралась на покой в Карнак, вслед за своим мужем — его имя Пазаир, и он, пока не состарился, служил визирем у фараона, — она передала мне многие из своих секретов. И вот теперь я применяю эти знания, чтобы уменьшать страдания близких. А здесь, в саду, я люблю размышлять и еще разговаривать с деревьями. Вы, чего доброго, подумаете, что я с ума сошла, но я верю, что у растений есть свой язык и они разговаривают. Только, чтобы они хоть что-то сказали человеку, надо, чтобы человек показался им смиренным и не гордым.

— Чародеи в Нубии уверены в том же.

— Вы были в Нубии?

— Несколько месяцев. А что это за дерево? С такой серовато-коричневой корой и округлыми листьями, зелеными и белесыми?

— Стиракс. Он дает мясистые плоды, но куда важнее драгоценная мазь: ее делают из желтоватой густой смолы, выступающей из надреза на стволе дерева.

— Мне больше нравится рожковое дерево: густая листва и плоды со вкусом меда. Оно словно бы воплощает сладость жизни, ибо всегда остается приятным и всегда готово даровать радость, как бы ни допекал зной и сколь бы свирепы ни были иссушающие жаркие ветры.

Черныш улегся у ног молодого мужчины, который теперь и шевельнуться не мог, не потревожив пса.

— Вы мне так и не объяснили, откуда у вас такое необычное имя.

— Если я уважаю свое имя, то мне незачем говорить вам лишнее.

— Неужели это такая великая тайна? — удивилась Ясна, вдавливая в разрыхленную землю горшок, призванный защитить молодые побеги. Когда побег разрастется, окрепшие корни расколют обожженную глину, а потом то, что останется от горшка, мало-помалу смешается с землею.

Никогда еще желание промолчать не бывало у него сильнее, но мыслимо ли отказать Ясне?

— Я вырос в деревне мастеров. Она называется Место Истины, а мой отец работает там ваятелем. Когда я родился, мать и отец дали мне тайное имя, которое я не вправе открывать кому бы то ни было до тех пор, пока я сам не стану ваятелем. До того времени я должен молчать, наблюдать, слушать и слушаться.

— И когда же придет этот великий час?

— Никогда.

— Как… Почему?

— Потому что я не стану ваятелем. Судьба распорядилась иначе.

— И… что вы намерены предпринять?

— Не знаю.

Ясна укрепляла стенки лунки вокруг рожкового дерева, чтобы вода, та, которой будут это дерево поливать, и та, которая будет просачиваться из оросительной канавы, удерживалась в ней и не пропадала попусту, но добиралась бы до самых глубоких корней.

— Поэтому вы и работаете у моего отца? Рассчитываете задержаться у него подольше?

— Он предложил мне стать его помощником.

— А про Место Истины вы ему говорили?

— Нет… До вас я никому о себе ничего не рассказывал. И о своем прошлом тоже. Сегодня оно мертво, и умерло оно навсегда. Ни одной тайны мастеров я не знаю, и, стало быть, я — просто рабочий, такой же, как прочие работяги.

— Вам очень обидно, да?